18panorthodoxcemes.blogspot.com, 15 червня 2018
Переклад Ігор Журавель
Академическая литература, связывающая религиозный фундаментализм с психозом, весьма обширна. На основании моего лично опыта как практикующего психиатра, так и священника, я считаю, что мы наблюдаем это заболевание как у отдельных людей, так и коллективно в Православной церкви. К счастью, исцелением этого духовного заболевания является возвещение Воплощения.
Парадоксально, но хотя религиозный фундаментализм является фанатичным оппонентом психологии как науки, он сам является формой психологизма. Он оперирует обычаями и привычками, а не истиной. Для фундаментализма под угрозой оказывается его «семейная идентичность». Страшась сложности современного мира (которая уже эволюционировала в хаос постмодернизма), он прибегает к упрощенным решениям, так как не может терпеть сомнения, путаницу или сосуществование с чем-либо отличным от себя. Другими словами, фундаментализм «замораживает» некоторые сотворенные людьми внешние элементы своей традиции, которые, как он уверен, содержат в себе истину Божию. Делая это, фундаментализм лишает силы историю, не осознавая при этом, что, поступая так, он усиливает грех, против которого, как он утверждает, он борется.
Религиозный фундаментализм родился в качестве реакции на секуляризм; следовательно, секуляризм и фундаментализм являются двумя сторонами одной монеты, которые невозможно разделить. Первый подталкивает к восторгу всем нецерковным, последний в панике и с ненавистью борется со всем секулярным. Обе формы этого одного явления возвышают секулярное до уровня обсессии (obsession), но делают это противоположными методами. При этом ни один лагерь, ни другой не является свободным. Они схожи друг на друга и поэтому они конкурируют друг с другом.
Психологически агрессивность фундаментализма (будь то физическая, эмоциональная или духовная) указывает на отсутствие чувства безопасности. Фундаменталист не уверен в своей вере и не чувствует себя в безопасности, а иногда разрывается в своих желаниях. Свобода и радость, которую он видит в других людях, может спровоцировать в нем беспокойство, которое ведет к зависти и затем к ненависти. Кратко говоря, фундаменталист приводится в действие страхом, а не любовью. Для него агрессия становится критически важной для выживания, и не является проявлением мужества.[1] Таким образом, самые благородные элементы его веры адекватно не активируются внутри него.
Соответственно, его глубокая психическая агрессивность ищет своей легитимизации в форме заявленной защиты «традиции-скреп» и эта защита вытекает не из чувства уверенности, а из страха. Такой страх может эволюционировать в настоящую параною, а именно, в уверенность в существовании несуществующих врагов. Мы понимаем, что мотивы защиты традиций по своей природе гораздо более секулярные, чем это себе может представить фундаменталист.
Фундаментализм не в состоянии верно толковать священные тексты, потому что он подходит к ним как к «окаменелостям», вырывая их из того контекста, который их и породил. Такому жесткому подходу не достает способности мыслить метафорически, без чего невозможно правильное толкование. С точки зрения психоанализа, фундаментализм (как коллективный, а не индивидуальный диагноз) действует в Церкви подобно психозу. Именно при психозе подход человека отличается жесткостью и ему не достает гибкости и метафоричности.[2] Среди самых важных аспектов метафорического подхода следует упомянуть перевод и контекстуальную теологию; вот почему фундаментализм так категорично выступает против перевода литургических текстов на современные языки, а также против интерпретации теологической традиции в ее контексте.
Еще один путь, которым фундаментализм смешивается с психозом — это параноя, а именно тот страх, который делает невозможным любой диалог и принятие другого. Обычно этот страх непропорционально велик по отношению к реальной, или выдуманной угрозе. Фактически речь идет о внутренней агрессивности, которая проецируется вовне под христианской маской, когда глубинные деструктивные силы души подталкивают к борьбе с воображаемым врагом.[3] Таким образом, угроза рассматривается как приходящая извне, в то время, как на самом деле речь идет о внутренней агрессивности, выходящей наружу.
Религиозный фундаментализм одновременно является и симптомом, и самолечением: в то время, как он вызывает в Церкви психоз, он организовывает ее мысль таким образом, чтобы понизить уровень психического беспокойства. Таким образом, он функционирует одновременно и как церковное заболевание и как защитный механизм, который не позволяет болезни стать индивидуальным диагнозом для ее членов. Другими словами, происходит перенос с индивидуума на группу: фундаменталист делает больной Церковь, чтобы самому не стать психопатом!
И, последнее по счету, но не по значению: до какой степени православный фундаментализм подпитывается гиперконсерватизмом и многовековым институциализмом нашей Церкви? Содействует ли церковный климат мутированию страха перед сим миром в злокачественный фундаментализм? Другими словами, способствуют ли внутренние характеристики Православной церкви этим экстремистским проявлениям или наоборот — они их подавляют? Профессор Сароглу после перечисления целого ряда ментальных и церковных свойств нашей религиозной жизни (отделенность, самоизоляция, эллиноцентризм, враждебность к «Западу», авторитаризм, законничество, недоверчивость), рассуждает о небиблейской тенденции, которая соединяет фундаментализм с общим потоком православной жизни: «Чужероден ли фундаментализм православной теологии или он является ее неотъемлемым элементом?»[4]
Если наша Церковь хочет уменьшить и разоружить православный фундаментализм, она должна начать обучать свою паству тому, каким образом Церковь на протяжении всей истории открывала себя миру. Только тогда мы сможем разрушить психологическую и идеологическую матрицу фундаментализма. Мы знаем, что серьезные изменения не происходят быстро, но ясная стратегия, которая способна изменяться, гибкая и широкая платформа, не замкнутая на узком национализме, непременно принесут в свое время хорошие плоды. Такой путь развития означает, что наша церковная жизнь (литургия, проповеди, катехизация, душепопечение и администирование) уменьшит влияние психологии защиты и изоляции, а вместо этого будет содействовать более глубокому пониманию самой сути Воплощения.
[1] James Davison Hunter, Fundamentalism in its global contours, “The fundamentalist phenomenon”, Norman Cohen (ed.), Eerdmans publ., 1990, p. 70.
[2] James Powell, Jerry Gladson, Roger Mayer, ‘Psychotherapy with the fundamentalist client’. Journal of Psychology and Theology, 1991, v. 19, n. 4, p. 344-353.
[3] Gerald Arbuckle, Refounding the Church, Orbis books, 1993, p. 53. James Davison Hunter, Fundamentalism in its global contours, “The fundamentalist phenomenon”, Norman Cohen (ed.), Eerdmans publ., 1990, p. 56-72.
[4] Vassilis Saroglou, ΟρθόδοξηΘεολογίακαιφονταμενταλισμός: αντίπαλοιήομόαιμοι; [Orthodox Theology and Fundamentalism: rivals or siblings?]. ΝέαΕυθύνη, 2013, n. 15, p. 93.
Доктор Василиос Фермос является психиатром, профессором и священником Греческой церкви.
Полный текст этой статьи был первоначально представлен на международной конференции на тему “Православие и фундаментализм,” организованной Volos Academy for Theological Studies в мае 10-12, 2018 в Белграде, Сербия.
Ссылка на первоисточник: https://risu.org.ua/ua/index/monitoring/society_digest/71490/
